Что может сохраниться в памяти в десять лет о самом близком человеке, когда каждодневно, ежечасно, ежеминутно и даже, ежесекундно ощущала любовь и заботу? Те счастливые времена, дни и годы, а может и минуты, секунды, промелькали быстро, заполненные играми и детскими заботами. Но все же что-то остается в памяти.
Однажды папа дал мне ответственное поручение, о котором очень давно мечтала (наверное, с того дня, когда поняла, что мыть полы – почётно), - помыть полы в его рабочем кабинете! Наконец-то! О, как я завидовала сёстрам, которые, когда начинали мыть пол в кабинете отца, готовились к этому так, как будто должны войти в хрустальную комнату, где нельзя размахивать тряпкой и топать ногами. Мыть полы в этой комнате, где было много книг, а на столе всегда лежали стопки бумаг, чистых и написанных красивым почерком отца, надо было с превеликой осторожностью… К тому же в эту комнату мы входили редко. Это бывало, когда папа отдыхал или звал нас, чтобы прочитать какие-нибудь наиболее удавшиеся строки из того, что вышло только что из под его пера. Наверное, поэтому его рабочий кабинет казался особенным, таинственным и все, что находилось там было чудом одного из чудес света.
Отец и сёстры сидели на диване в большой комнате и оттуда намеревались наблюдать моё священнодействие. Папа, как обычно, что-то напевал про себя, отбивая ритм, постукиванием пяткой правой ноги об пол и делал вид, что очень увлечен этим. Но я заметила, что нет и нет, он краем глаза пытался всматриваться в мою сторону, в свой кабинет. Из большой комнаты можно было видеть только уголочек кабинета, если дверь была открыта. Сёстры же не скрывали своего любопытства: видеть начало моей трудовой деятельности в этой святой для нас комнате. Но я всех лишила радости глазеть на мою работу – закрыла дверь! Ведь всё должна была делать сама, а сёстры, как знаю, всегда найдут повод, даже сидя на диване, показать, прибежав или же сказать что и как делать или не делать.
И так я была одна в кабинете и начала мытьё пола с уборки рабочего стола. Там был беспорядок, вот почему. Бумаг было много. Особенно замаранных, перечёркнутых разными чернилами. В одних я даже не видела первоначальные тексты. И вот все они были порваны на несколько частей и полетели в мусорное ведро, что стояло под столом. Туда же последовали исписанные, исчирканные наполовину листки бумаг, потому что я считала, что настоящие писательские ( я знала, что папа – писатель) труды– это листки бумаг, заполненные полностью красивым почерком отца без помарок и исправлений. И вот стол после моей работы по наведению чистоты и порядка, обрёл строгий, чистый, и, главное, притягивающий вид.
Теперь нужно было приниматься за мытьё пола. Ещё не покрашенный с прошлого сентября, был апрель нового года, бледно-коричневый и кое-где с расходящимся половицами, куда могла укатиться и провалиться монета, как впрочем и в других комнатах, хотя папин пол в кабинете выглядел получше, потому что по нему ходил только он, да и то от двери до стола, окна, откуда подолгу наблюдал за жизнью на улице.
Работа с мытьём пола намечалась большей, чем с поверхностью стола я призадумалась, прислушиваясь к доносящимся из большой комнаты голосам. Наверное, там очень переживали за меня, потому, как уловила, что папа уже пел на хорошей слышимости известную тогда песню об охране, что встаёт, ох, рано, а сёстры подпевали ему.
Наконец, я взялась за швабру тут… вспомнила!
Итог моего ответственного поручения оказался очень неожиданным тревожным для отца, а для меня последним. Папа собрал из мусорного ведра обрывки бумаг склеивал, а сёстры тряпками собирали на полу остатки вылитой воды отжимали в ведерко, а я недоумевала… Видимо, в большой комнате услышали, как я плеснула на пол воду из ведерка. А я ведь хотела помыть полы, как в недавно увиденном по телевизору фильме, где моряки лихо с песнями драют швабрами палубу своего корабля.
Помню ещё такой случай. Однажды, после долгого отсутствия в кабинете, папа вышел весь сияющий от радостного возбуждения, с листками в левой руке и позвал нас к себе в кабинет. Когда из большой комнаты, где мы играли, вошли к нему, он уже сидел за столом сказал, что сейчас прочитает новый рассказ, что мы должны будем слушать внимательно под конец высказать своё мнение, поскольку, мол, рассказ написан для детей.
И мы, увлечённые расположились возле стола.
Надо сказать, что рассказчиком папа был очень интересным. Он мог менять голос от психологического эмоционального состояния героя, показать его походку, действия, скорчить гримасу радости или гнева все это под радостный, заразительный смех, знакомый нам с маленьких лет. Даже слушатели или собеседник поддавались его эмоциональному настрою: из кабинета или из кухни, если чаёвничали, подолгу не смолкали весёлые голоса «гомерический хохот», как он любил говорить.
Рассказ же детский, что он читал сейчас, повествовал про мальчика, его щенка по кличке Кучу-кучу, по-юкагирски – маленький-премиленький. Папа читал рассказ с серьёзным лицом, водя указательным пальцем по тексту часто объясняя нам, незнакомым с жизнью в его родной тундре, те или иные предметы обихода, описанные в рассказе, или же моменты, которые были в диковинку для нас. Видимо,это он замечал по нашим лицам, папа был хороший физиономист.
Начало рассказа было близким нашему настроению в те моменты: мальчику, живущему в тундре, подарили щеночка, о его радости от маленького, ласкового, умилительно тявкающего дружка, с которым он мечтал расти вместе жить в тундре. Мы тоже когда то мечтали и меть щеночка, играть ухаживать за ним. Но наша мечта так не сбылась. Этому имелась вполне понятная нам причина: сосед по дому держал щенков, но подрастая, он исчезали. Оказывается, как объяснил нам папа, у него была болезнь, которую может излечить. Короче, мы не хотели, чтобы наш щеночек вдруг пропал, а сосед ухмылялся под нашим окном.
Вот, вдруг, я уловила, что с этим щеночком, по ходу рассказа, когда он подрос случилось несчастье, главное – этого не заметил мальчик, который вдруг обнаружил, что соседка ведет разговор про его собачку. Мне стало до слёз жалко мальчика с его переживаниями, трагедией, несчастной участью щенка, что я не выдержала побежала в детскую, чтобы поплакать…
Не знаю, остался ли доволен папа тем, каким эмоциональным затрагивающим душу оказался его рассказ для ребёнка, но меня успокаивал весь вечер, а я все видела в злой соседке мальчика лицо нашего соседа.
На следующий день я попросила папу изменить рассказ в лучшую сторону, но он, усадив меня на колени, сказал, что в жизни бывают непредсказуемые события , что нужно быть готовым воспринять их, какими бы они не были тяжелыми, выходить из них достойно, а то, что я от души переживала за героев его рассказа, показывает, что я буду доброй участливой в отношении людей, детей ценить то, что называется жизнью.
Ченди КУРИЛОВА.
Оставить сообщение: